коммунисты, а середняки”, - звучало в ушах у каждого. До приезда Молотова подготовительную работу и рассылку работников на места по проведению хлебозаготовок собирались проделать в несколько недель. А после выступления все это было сделано в несколько часов. Вместо торжественной встречи Нового года, мелитопольские работники к утру уже были на местах и проводили хлебозаготовительную кампанию»[618]. Переговорив на обратном пути в штабном вагоне с партийными, советскими и хлебозаготовительными начальниками Запорожья, Кривого Рога, Кременчуга, Полтавы, 6 января Молотов вернулся в Москву. Политбюро результаты вояжа понравились, особенно самому генсеку: «Ну я бы тебя расцеловал, так ты там действовал»[619].

И тут же Политбюро принимает новое решение: отправить по делам хлебозаготовок Молотова на Урал, а Сталина — в Сибирь. Поездка Молотова проходила по маршруту Свердловск — Челябинск — Уфа и по содержанию мало чем отличалась от украинской. Только выполнение плана хлебозаготовок там шло гораздо хуже: 32–35 процентов от планов на 1 января 1928 года. Визит Молотова запомнился уральцам. На апрельском (1928 года) пленуме ЦК и ЦКК руководитель Уральского обкома Шверник заявил, что «после того, как приехал из ЦК тов. Молотов, наше руководство делается более конкретным руководством… Я не знаю, может быть, у украинцев иначе дело, но у нас, по крайней мере (смех), мы обижаться на это не обижаемся, а приносим глубокую благодарность за это.

— Украинцы наоборот, — заметил Косиор (смех, шум, разговоры)»[620].

Во многих книгах можно найти фразу Молотова, произнесенную якобы на Урале, которая используется для доказательства окончательного отхода от нэповской политики: «Надо ударить по кулаку так, чтобы перед нами вытянулся середняк». Источник информации один — Моисей Фрумкин, раскритикованный Молотовым там же, на Урале, за чрезмерную уступчивость. Сам Молотов замечал: «Попытку т. Фрумкина извратить мою мысль и произвольно “цитировать” никем не записывавшуюся речь на Уральском обкоме оставляю на совести автора»[621].

И, уж конечно, поездка Молотова на Урал не стала какой-то существенной вехой в дрейфе от нэпа. Более существенную роль сыграло сибирское турне Сталина, который телеграфировал Молотову: «Разнузданная конкуренция наших заготовителей, свободная деятельность спекулянтов и кулаков, попустительство низового аппарата и инертность парторганизаций создали почву для взвинчивания цен, разложили рынок и подорвали заготовки, несмотря на наличие промтоваров»[622]. Генсек предложил применять не только к спекулянтам и перекупщикам, но и к потенциальным спекулянтам — «держателям хлеба» статью 107 УК, которая, помимо прочего, предусматривала конфискацию имущества. Сталиным ставилась принципиальная задача — преодолеть зависимость политики индустриализации от «кулацких капризов». Он пояснял: «Существуют два пути создания крупных хозяйств в земледелии: путь капиталистический, осуществляемый посредством массового разорения крестьян и организации крупных капиталистических имений, эксплуатирующих труд, и путь социалистический, осуществляемый посредством объединения мелких крестьянских хозяйств в крупные коллективные хозяйства, — без разорения крестьян и без эксплуатации труда. Наша партия избрала социалистический путь создания крупных хозяйств в земледелии»[623].

В борьбе с «хлебной стачкой кулаков», как назвал ее Сталин, руководство впервые с начала нэпа прибегло к мерам, которые лишали крестьян права по своему усмотрению распоряжаться излишками зерна. Шаг в целом оказался эффективным. Сталин с тех пор больше не ездил на хлебозаготовки. А для Молотова это стало ежегодной повинностью на пять лет. По возвращении Сталина 9 февраля 1928 года ПБ приняло решение создать комиссию в составе Рыкова, Сталина, Молотова, Микояна и Бухарина, которой уже через два дня нужно было «закончить работу по составлению текущей директивы, связанной с хлебозаготовками»[624]. Единодушно было Политбюро и при рассмотрении вопроса о поощрении колхозного строительства. Созданной тогда комиссии под председательством Молотова поручалось «наметить практические мероприятия для развертывания работы в области развития коллективных хозяйств». И уже 23 февраля по представлению Молотова ПБ дало директиву, «чтобы из сумм, ассигнованных правительством в этом году по бюджету и кредиту, не менее 10 процентов пошло на организацию новых колхозов»[625].

Итак, в начале 1928 года в отношениях сталинцев и бухаринцев царило относительное спокойствие. Когда же оно нарушилось? Молотов относил разрыв к маю и винил в нем правых. Правые называли начало марта и винили во всем Молотова. Через год Томский заявит: «Первый сильный взрыв произошел на открытом заседании ПБ при рассмотрении промфинплана в марте 1928 года, где тов. Молотов довольно резко напал на тов. Рыкова»[626]. Это был дежурный вопрос. Молотов раскритиковал план за недостаточные темпы строительства металлургических предприятий. Рыкова прорвало, и он сразу же написал заявление: «Сталину, Молотову, Бухарину. За последнее время был целый ряд признаков, говорящих за то, что большинство Политбюро недовольно руководством СНК и СТО… Я в качестве председателя СНК и СТО работать больше не буду». Завязалась переписка. «Считаю, что никто не может ставить вопрос о смене т. Рыкова, т. к. это явная нелепость и безусловная нецелесообразность, — полагал Молотов. — Но считаю свое выступление безусловно законным. От этого права говорить на Политбюро и резко критиковать решения наркоматов и СНК ни в коем случае не могу отказаться». Бухарин: «Считаю, что такие вопросы, как об индустрии и т. д., лучше предварительно ставить на повестку». Сталин: «Присоединяюсь к Молотову и Бухарину. Ошибка состоит в том, что мы не провентилировали вопрос до Политбюро». Но Рыков не успокаивался: «Я, кажется, доказал, что такими вещами не шучу»[627].

Что так оскорбило Рыкова, ведь стычки на Политбюро случались и раньше? Томский позже объяснит: «Критиковать Рыкова, конечно, можно… но вопрос в тоне и обоснованности критики»[628]. Молотов на это замечание Томского отвечал: «В результате того, что мы немного поспорили в Политбюро, ничего худого не вышло, вышла же порядочная польза для нашей металлической промышленности — несколько крупнейших гигантов-заводов были двинуты вперед; кроме средств для начатых заводов, нашлись средства и для закладки нескольких новых крупнейших металлических заводов; предполагавшееся первоначально увеличение финансирования металлопромышленности на десять миллионов было доведено до 37 миллионов рублей. Из-за этого стоило поспорить»[629].

В результате конфликта удельный вес расходов на капитальное строительство за один год удваивался и оказалось возможным сооружение флагманов первой пятилетки. Правых беспокоили не только чрезмерные темпы индустриализации. Они были уверены, что за демаршем Молотова стоял Сталин.

Бухаринцы начали искать контрмеры. Впрочем, пока маневры шли под ковром.

Другое важное событие весны 1928 года — Шахтинское дело тоже не раскололо Политбюро. 1 марта Политбюро рассмотрело телеграмму секретаря Северо-Кавказского крайкома Андрея Андреева, который сообщил о раскрытии крупной заговорщицкой организации в городе Шахты. Ягода добавил подробности: «Деятельность этой организации направляется из Польши (Дворжанчик, бывш. акционер Донецко-Грушев-ского рудоуправления) и Германии (Шкаф, бывш.